Чтобы жизнь продолжалась

Моя вера в Бога треснула, пошатнулась и начала стремительно рушиться, когда мне пришлось похоронить сына. Ему было всего десять, он был умница и мамина радость, и у нас с ним было большое будущее. По крайней мере, я так считала. Но, видимо, Бог так не считал. Потому что в аварии, которая случилась средь бела дня, у автобусной остановки, погиб только один человек: мой сын. У машины, как выяснилось, внезапно отказали тормоза, водитель пытался что-то сделать, как-то вырулить, но… Позже его хватил обширный инфаркт, а моего мальчика не спасли. Там, на остановке, еще были люди, но им как-то повезло, а вот нам – нет. Это был явный недогляд Бога

, потому что мой ребенок был ни в чем не виноват, и где в этот момент были его ангелы-хранители, в каких облаках витали, почему не оберегли, не спасли – я не знаю.

Скамейка на кладбище стала моим вторым домом. После работы – на час сюда. И выходные – здесь. Здесь, рядом с сынулей, который улыбается с портрета во весь рот и похож на Буратино. Здесь я чувствую себя живой, а дома – мертвой. Я должна быть рядом с сыном, и точка. Отец ребенка, мой муж, моих мыслей не разделяет, походов на кладбище не понимает, и вообще как-то отдалился. Он пытается мне внушить, что жизнь продолжается, а меня это раздражает, ведь для меня она закончилась. Я – на кладбище, я – вместе с сыном, а муж – как хочет. Мы давно уже почти не разговариваем.

— Здравствуйте. У вас водички не найдется? Надо таблетку запить, что-то сердце прихватило.

Я обернулась – рядом стоял старик. Тоже, наверное, к своим пришел.

— Да, пожалуйста.

Я подала ему бутылочку с водой, у меня всегда с собой – я тоже запиваю таблетки.

— Я присяду?

— Пожалуйста…

Он тяжело опустился на скамейку и взглянул на памятник.

— Сын?

— Да.

— Еще не проводили?

— Проводили. Год назад. Вон же, на памятнике дата есть.

— Мало ли что написано. Закопать и проводить – не одно и то же.

Слово «закопать» неприятно царапнуло. Он, похоже, заметил, потому что пояснил:

— Закапывают тело. А провожают душу. Душа возвращается к Богу, наше дело – проводить и отпустить.

Я начала закипать. Последнее время при упоминании Бога у меня начинает подниматься температура.

— Вот давайте только про Бога не будем, ага?

— Почему?

Старик смотрел простодушно и спросил без подковырки. Но меня уже понесло:

— Почему? Вы еще спрашиваете, почему? Потому что его нет! Иначе он не допустил бы этого. А если он есть – еще хуже, тогда вообще нет ему оправдания!

— Вы считаете, Бог должен перед вами оправдываться? – удивленно уставился на меня старик. – Смело. Даже дерзко! Но продолжайте, продолжайте!

— А что продолжать? Ваш Бог… Вот говорят – «всевидящий», «вездесущий», «милосердный». И где он был, когда на моего ребенка неслась машина без тормозов? А водитель после инфаркта – овощ, лежит, только моргать и может. И не накажешь! Хотя, может, это и есть наказание? Но он пожилой дядька, а мой сынуля только жить начинал. Ему, между прочим, всего десять было! И он вообще на тротуаре стоял! А тут тормоза… Вот скажите, это справедливо?

— А где вы вообще в этом мире видели справедливость, моя дорогая? – спросил старик. – Войны… эпидемии… голод… болезни… трагические случайности… Каждую секунду по всему земному шару умирают тысячи людей! Старых, молодых, совсем юных, даже еще не родившихся. С точки зрения родных и близких – несправедливо, потому что отобрали. С точки зрения Бога – необходимо, потому что целесообразно.

— Вот и я говорю – злой он и безжалостный, ваш Бог.

— Как вас зовут, милая?

— Вера. Меня зовут Вера.

— Вера… Какое имя хорошее. Но вы, Вера, еще слишком маленькая, чтобы судить о промысле Божьем. И вера в вас тоже пока ма-а-аленькая такая, детская. Неразвитая еще.

— Что?

— Вера, а как вы себе представляете Бога? Можете рассказать?

— Что вы такие вопросы задаете? Бог – это Иисус Христос, всем известно.

— Нет-нет… Иисус – сын божий, богочеловек. Такой, какими мы все можем стать, если постараться. А вот Бог-Отец – что это?

— Ну… — я замялась. – Наверное, по образу и подобию?

— Вот-вот, это часто говорят. Но это ошибка, Верочка. Не Бог «по образу и подобию» человеческому, а человек – по божьему. Бог – целое, человек – его частичка. Маленькая, но уникальная.

Мне давно следовало встать и уйти, но, как ни странно, я этого не сделала. Чем-то меня этот старик зацепил. А может, просто давно ни с кем не общалась?

— Так Бог-Отец, Создатель – это все-таки человек? – продолжал допытываться мой собеседник. – Или как?

— Наверное, все-таки нет, — подумав, решила я. – Я так думаю, это все сущее. Огромное. Непостижимое. Вся Вселенная и даже больше. Такой огромный организм! Потому что раз он создал все, значит, должен быть больше, чем создание.

— О! – поднял палец старик. – Сие правда великая есть. Создатель больше, чем создание. Огромный и непостижимый. Как же можно мерить его человеческими мерками? Он создал Вселенную, он до сих пор ее преобразует и улучшает. Наверное, с его точки зрения «справедливость» выглядит совсем по-другому. Если вообще существует! Потому что в строительстве чего бы то ни было главное не справедливость, а целесообразность. Иногда в процессе созидания ведь приходится чем-то и поступиться, да?

— Поступиться? Вы имеете в виду – моим сыном? Ну, знаете ли… — я задохнулась от негодования.

— Верочка… простите меня! Я вовсе не вашего сына имел в виду, — виновато тронул меня за рукав старик. – Я уже старый, масштабы другие. С возрастом начинаешь видеть мир не в деталях, а в общем. Ведь что мы для Создателя и для Вселенной? Песчинки! Даже мельче, чем песчинки.

— Да, бабочки-однодневки, — горько отозвалась я. – Нас много, нас не жалко.

— Не жалко, говорите… Верочка, простите, а вы брови выщипываете? – вдруг спросил старик.

— Что???

— Вы придаете форму бровям? Вижу, что да.

— Ну, допустим. А вам что за дело?

— Вот смотрите. Брови – это ваша часть. Это сравнительно постоянная часть, мало подвергающаяся изменениям. Брови состоят из множества волосков, которые расположены в определенном порядке, привыкли друг к другу, служат верой и правдой и прекрасно себя чувствуют. Отдельные волоски старятся и выпадают, а на их месте нарастают новые, молодые, но в целом брови неизменны. Это – заведенный порядок вещей. Вы следите за ходом моей мысли?

— Да, я слежу. Но я не понимаю…

— Сейчас поймете. Однажды вы смотрите в зеркало и решаете: надо бы придать бровям другую форму, проредить их. Это – акт волеизъявления. Берете пинцет и начинаете выщипывать. Два волоска, пять, десять… Они молодые и здоровые, они вовсе не собирались покидать место обитания, но их же не спрашивают. Им больно, они не готовы, они сопротивляются. Но безжалостный пинцет вырывает их с корнем, и они отправляются в небытие. Вам их не жалко?

— Но это же всего лишь брови… — растерянно сказала я.

— Возможно, мы для Создателя тоже своего рода брови, — философски заметил старик. – И нам, и нашему пинцету, не слышно, как оставшиеся волоски кричат и стонут: «О, нет!». Или «Мы его теряем, сделайте же что-нибудь!». Или «Он был так молод, это несправедливо!». Но мы не слышим, и потом – у нас есть план. Брови должны принять другую форму, и они ее принимают. Потом привыкают и существуют дальше, потому что жизнь продолжается. Вы корректируете брови по своей воле, а им остается только принять. Обижаться на пинцет? Но это всего лишь инструмент. Обижаться на вас? Безнадежно и бессмысленно. Ведь все, в конце концов, «по воле божьей». Понимаете, о чем я?

Я подавленно молчала. Аналогия с бровями меня как-то сбила с толку. Неужели мы для Бога – всего лишь какие-то брови? Хотя, наверное, даже мельче, чем брови. А он тем временем продолжал:

— Любой организм постоянно обновляется, в нем ежесекундно умирают миллионы клеток, и тут же рождаются новые. Я думаю, во Вселенной происходят аналогичные процессы. Ведь если «по образу и подобию», то законы одни и те же.

— И что тогда нам остается? – напряженно спросила я.

— Да много чего остается! Жить и трудиться во благо организма, — ответил он. – Плодиться и размножаться. Совершенствовать себя. Заботиться о близких, уважать дальних. А если что-то не в нашей власти – смириться. Не брови управляют нами, а мы бровями. Мы – целое, они – часть. Так и нам не дано руководить Богом. У него ведь тоже есть свой план, которого нам знать, увы или к счастью, не дано…

— Обидно. Так обидно… — прошептала я.

— Какой смысл обижаться на «огромное и непостижимое»? – усмехнулся он. – Логичнее расслабиться и довериться. Страдания ведь когда возникают? Когда мы не доверяем Создателю, считаем, что нас не любят, что с нами поступили несправедливо, и мы сами себя загоняем в ловушку, где страшно и беспросветно. Но если мы верим… Тогда есть свет, есть надежда, есть будущее, и можно жить. Я в этом убежден, Верочка.

— Мне до сих пор кажется, что я умерла вместе с ним, — посмотрела я на памятник.

— Но вы живы, божественный «пинцет» вас миновал, — сказал старик. – Поверьте, если вы живете, значит, вы еще нужны здесь. А ваш мальчик – он нужен там. Проводите его с Богом – и живите!

— Дети не должны уходить раньше родителей, — упрямо сказала я. – Вам просто меня не понять.

— Мне? Нет, я понимаю. Я проводил всех своих, всех. Супругу, сыновей, внучку. Справедливо, несправедливо – кто я такой, чтобы судить об этом? Так случилось.

— Ох, простите… Соболезную. Вам, наверное, очень одиноко?

— Они все здесь лежат. Но мне не одиноко, нет. Я прихожу сюда, на кладбище, и разговариваю.

— С ними?

— Нет, совсем нет. Им это уже не нужно, с ними Бог разговаривает. Я прихожу к живым. Посидеть рядом, поговорить, объяснить, утешить… Это то, что я могу и что мне по силам.

— А почему вы это делаете?

— Кто-то же должен. Чтобы жизнь продолжалась!

Да, он был прав: мне очень трудно было принять случившееся и отпустить сына, потому что я была уверена, что лучше знаю, как справедливо и как нужно. Но обижаться на Бога – смешно. Это все равно что брови, которые обижаются на свою хозяйку.

— Идите жить, Верочка. Любите мужа, рожайте еще детей, радуйтесь каждому дню и каждому событию. А вашему мальчику – светлая память.

— А он на меня не обидится? – спросила я, глядя на портрет сына.

— Он за вас порадуется, — твердо ответил старик. – Он ведь перестал быть Частью и присоединился к Целому. Значит, он теперь тоже – Бог. Вы в него верите?

Я верила, теперь – верила. Если мой сын тоже стал Богом, тогда конечно. Благодаря этому странному старику моя маленькая вера подросла и окрепла. А если не верить – можно с ума сойти, отравить всю жизнь в радиусе досягаемости, смять себя, разрушить все окружающее пространство и все равно ничего не добиться. «Господи, на все воля твоя…», — слова молитвы затрепетали, наполнились смыслом, я их наконец-то не просто поняла, а прочувствовала. Но была еще и моя воля, распространяющаяся только на мой маленький мир. «По образу и подобию» — это тоже теперь виделось по-другому. Если я сижу в оцепенении на кладбище и умерщвляю себя, это, скорее всего, отражается и где-то в большом мире. Я бросила последний взгляд на сына и волевым усилием подняла себя со скамейки.

— Спасибо, — сказала я. – Спасибо вам. Не скажу, что я совсем успокоилась, но я поняла и буду стараться. Теперь я пойду. Надо, чтобы жизнь продолжалась…

— С Богом, — напутствовал меня старик.

— А вы?

— А я, пожалуй, пока останусь. Вдруг кто-то еще сейчас убивается от горя, потерял веру и блуждает впотьмах?

— И вы подадите ему руку помощи и выведете на свет, — сказала я. – Чтобы жизнь продолжалась…

Автор: Эльфика